Историческая справка -  евреи в Римской империи. Роль Понтия Пилата -  прокуратора Иудеи.

Евреи считались привилегированным народом в Римской империи. И – параллельно – народом ненавидимым. Привилегии были дарованы им Юлием Цезарем, Октавианом Августом, Тиберием и Клавдием. Привилегии, естественно, выделялись им не из-за какой-то необъяснимой симпатии к странному восточному народцу. Нет, евреи на протяжении римской истории успели показать себя общиной, чрезвычайно заинтересованной в порядке и стабильности в бассейне Средиземного моря: они уже тогда играли крупную роль в ремесле и международной торговле (которая являлась де-факто внутриимперской торговлей). Император, даже самый жестокий для своих приближенных, казался евреям неким гарантом порядка - после эпохи гражданских войн, разрывавших финансовые и торговые связи между регионами. Потому в конфликтах, которые разворачивались у императоров с внутренней оппозицией, еврейские политики во всех концах Pax Romana поддерживали центральную власть. Внутренней же оппозицией тогда считались, прежде всего, сенаторы, единственные лица, кто еще сохранял не только номинальную функцию перед лицом «первого из сенаторов» (такой официальный гражданский титул носили императоры), но и принимали участие в реальном управлении Римом.

Соответственно среди сенаторов и близких к ним высших чиновников государственного аппарата (особенно – греков) имелось немало могущественных противников еврейской общины – хотя бы в пику императорам. Эта антипатия подогревалась противоречием обычаев и законов еврейства с общепринятыми имперскими нормами. Например, постулатом еврейской религии значилось: “Не сотвори себе кумира и никакого изображения того, что на небе вверху и что на земле внизу, и что в водах ниже земли” (Второзак. 5:8), и в любом, даже самом снисходительном варианте еврейской религии эта догма понималась как запрет на изображение обожествленных идолов. Между тем, римляне обожали выставлять изображения своего бога – императора в общественных местах. Евреям была дана привилегия – не вносить изображения императора в Храм и вообще в Иерусалим, но само собой понятно, что такая привилегия весьма не нравилась даже их покровителям-императорам и тем давала отличный повод ненавистникам провоцировать и преследовать их на просторах империи. И синагоги в городах, расположенных вне Эрец-Исраэль, не были защищены от внезапного появления там штандарта с портретом идола-императора…

Когда в начале 20-х гг. молодой наследник Августа, талантливый полководец и изощренный политик Тиберий был провозглашен очередным императором, сенаторы окунали его в позорные потоки непристойной лести (говорят, выходя из Сената, он иногда жалел, что вообще принадлежит к человеческому роду!) и одновременно – постоянно занимались интригами и даже заговорами против его политики (что и завершилось его убийством – он был задушен). К середине 20-х гг. он всех вроде победил, опираясь на сосредоточенные возле Рима девять когорт наемных гвардейцев-преторианцев во главе с их командиром – Элием Сеяном. Прежнее двоевластие – император-сенат сменилось новым дуэтом власти – Тиберий-Сеян. Сеян хотел, чтоб ему тоже воздавались почести, как богу. Его изображения стали почитать повсюду, кроме “провинции Сирии”, в чем, естественно, виновными оказались евреи. В 31 г., однако Тиберий сыграл в другую игру – оперевшись на уцелевших сенаторов, провел через сенат осуждение Сеяна и уничтожил не только его, но всю его семью, включая малолетних детей… “После смерти Сеяна, - пишет Филон Александрийский, - для Тиберия сразу стало ясно, что обвинения против римских евреев были сфабрикованы самим Сеяном, который хотел стереть с лица земли еврейскую расу… Тиберий издал инструкцию для правителей провинций, что они должны уважать самих евреев и их законы”.

И вот теперь, покончив с неизбежной преамбулой, настала пора сообщить, что назначение Пилата пятым прокуратором Иудеи было инспирировано в 25 году н. э. его покровителем - Сеяном. Естественно, что, по словам Иосифа Флавия, тот и решил “начать с демонстрации своего презрения к еврейским законам”. Внес штандарты с изображением императора в Иерусалим! Пилат проявил немалое коварство: не желая повергнуть операцию опасному риску, внес штандарты в город глубокой ночью. Когда жители проснулись, портреты императора стояли у главных общественных зданий столицы. Он, конечно, хотел проучить этих строптивых туземцев, показать им – “что приемлемо, что само собой разумеется для других народов, подвластных Риму, должно быть принято и евреями тоже”. У других народов есть свои культы? Есть! И есть города, не менее для них святые, чем Иерусалим для евреев? Есть. Но те смирились с изображением божественного Августа на улицах? Смирились. Вот и евреи пусть смирятся. Никаких поблажек – пришла теперь и в Иерусалим новая эпоха.

Как ни удивительно, но наутро открытого восстания не последовало. Коэн предполагает (думается, справедливо), что еврейские руководители отнеслись к Пилату, как к еще неиспытанному новичку, которому следует дать шанс обдумать поведение… Иосиф Флавий так описал удивительное происшествие. Толпы демонстрантов двинулись из Иерусалима в резиденцию прокуратора – Кейсарию. По дороге к ним присоединялись все новые “ходоки”. Единственное место в Кейсарии, где они смогли поместиться, оказался стадион – туда их и загнали стражники. Представители демонстрантов умоляли прокуратора вынести штандарты вон из Иерусалима, но Пилат, как пишет Флавий, отказал: “Это было бы оскорблением императору”. Тогда евреи избрали, как сейчас говорят, тактику пассивного сопротивления: шесть дней и ночей лежали на земле неподвижно. На седьмой день их окружили железным кольцом римские когорты. Пилат “угрожал им, что если не уйдут сейчас же подобру-поздорову, то воины перебьют их всех до единого. Тогда евреи обнажили шеи и ответили, что скорее умрут, чем допустят поругание своих святых и мудрых законов” .

Почему легионеры не пустили тогда в ход оружие? Может, именно потому, что евреи были безоружными, и воины не опасались за свою безопасность? А, может, за эти семь дней прокуратор успел получить распоряжение от старшего по званию офицера, лучше разбиравшегося в раскладе внутренних партий в империи, – из Дамаска? Как бы ни было, но Флавий сообщает: “Пилат не мог не восхититься верностью евреев своему закону и приказал вернуть штандарты в Кейсарию” (54).

Видимо, это было первая зафиксированная в мировой истории победа «движения пассивного сопротивления».

Эпизод мне представляется весьма важным для осознания недостатков коэновского анализа всей ситуации того времени. Вот как Х. Коэн откомментировал этот фрагмент из Иосифа Флавия:

«Удивительно, что евреи, обычно не воздерживавшиеся от стихийного мятежа в ответ на малейшую римскую провокацию, на этот раз ограничились хорошо организованным массовым маршем в дальнюю Кейсарию. Не менее удивительно, что Пилат, пославший армейский контингент в Иерусалим и поместивший там штандарты по тщательно разработанному плану, теперь, когда этот план удался, был внезапно «впечатлен постоянством» евреев и кротко им уступил. Ведь именно это «постоянство», эта «упорная настойчивость» и были причиной его желания «проучить евреев». Так что его поведение, как его описывает Флавий, кажется нам лишенным всякой логики. Быть может, историк дал нам неполный отчет о событиях. Быть может, в Иерусалиме вспыхнуло восстание, и римские силы потерпели там поражение. Быть может, Пилат получил из Рима инструкции не обострять отношений с туземным населением на религиозной почве. Во всяком случае, тот факт, что первое столкновение между прокуратором и евреями окончилось победой последних, мог только обострить его ненависть к ним и превратить ее в безотчетный гнев».

Итак, Коэну описанное Флавием кажется «лишенным всякой логики». Возможно, если бы Пилат и евреи действовали как частные лица, как соседи по коммунальной квартире, с ним можно было бы согласиться.. Но обе стороны являлись важными фигурами в большой политической игре, а ее логика отличается от житейской…

На что рассчитывал Пилат, делая ход? Именно на естественную реакцию «еврейского стихийного мятежа», которая представляется такой логичной Коэну. Мятеж римскому командиру положено потопить в крови, положено остаться победителем – к такому решению прокуратора никто из начальства и не придерется. Но евреи провели неожиданную комбинацию – мирную демонстрацию невооруженных людей. Ответная игра не была ни рассчитана, ни даже предусмотрена ни Пилатом, ни, возможно, стоявшим за его спиной Сеяном. Мятеж положено подавлять, но если нет мятежа, а де-факто есть только просьба подданных соблюдать дарованные императором привилегии… Не будет ли выглядеть прокуратор в глазах своего начальства человеком, вызвавшим мятеж, спровоцировавшим его? Между тем, такая провокация вовсе не входит в функции местного администратора-оккупанта: мятеж без необходимости смотрится его же собственным начальством как его упущение… Пилат мог выполнять задание (или желание) своего покровителя, Сеяна, но как политик он знал, что хозяин империи, чьим прямым наместником он является, вовсе мятежа в Иудее не хотел. И вряд ли Пилат получал инструкции из Рима: за неделю инструкции не успели дойти. Он вообще не имел полномочий от своего хозяина – и вынужден был отступить.

Представить, что после такого «афронта» он исполнился по отношению к евреям «безотчетным гневом», как пишет Коэн, - значит, предполагать, что политик ненавидит того, кому проиграл ту или иную кампанию. Нет, естественно, он не любит партнера, которому проиграл, он, конечно, постарается отыграться… Пилат и отыгрался – в истории с постройкой акведука, где насильно отобрал у Храма деньги на его строительство, но он принял во внимание искусство противника и не только не будет играть, повинуясь «безотчетному гневу», как полагает Коэн, но напротив – еще более расчетливо и осторожно поведет свою партию.

Между прочим, аналогичный конфликт возник у Пилата с евреями и еще позже: он описан в другом источнике – в сохранившемся письме еврейского принца (позднее царя) Агриппы к его личному другу, императору Каю («Калигуле» - «сапожку»). Пилат повесил в Иерусалиме на дворце Ирода «золотые щиты с надписями», которые почему-то оскорбили евреев: делегация во главе с четырьмя князьями из семьи Ирода «просят не доводить евреев до мятежа и не пользоваться Тиберием как предлогом для оскорбления еврейского народа. Они требуют у Пилата предъявить полномочия для его действий и угрожают апеллировать к своему императору, которого многозначительно называют своим господином. Эта угроза обеспокоила Пилата, опасавшегося, что его плохое управление Иудеей станет известно Тиберию»...

Кстати – Пилат в тот раз не сдался. И на него действительно пожаловались, и Тиберий резко порицал его «за необдуманное новшество». Так что как логика поступка политика (а отнюдь не самодержца) в его поведении все же прослеживается.

Что у Пилата были очевидные мотивы избегать провоцирования мятежа в подведомственной ему провинции, особенно учитывая хитрое и ловкое поведение конкурирующей, еврейской администрации, видно из того эпизода, которым карьера его внезапно завершилась. По писанию Флавия, римская конница внезапно окружила процессию самаритян, поднимавшихся на святую для них гору Гаризим для молитвы. Отряд пехотинцев напал на молящихся с мечами – и многие погибли. Остальных взяли в рабы. Пленники из знатных семей были казнены. Совет самаритян пожаловался верховному прокуратору Сирии, уверяя в своей верности Риму и обвиняя прокуратора Иудеи в несправедливости и массовом убийстве ни в чем неповинных перед императором людей. Сирийский босс приказал Пилату отбыть в Рим для отчета в своих действиях, там он попал в опалу и, по неподтвержденным намекам, умер все-таки не своей смертью...

Возвращаясь к нашему сюжету, отметим вот какое важное обстоятельство: за два года до появления Йешуа в Иерусалиме, в далеком Риме произошло важное для Пилата событие. Его покровитель Сеян, ретивый преследователь евреев, был обвинен в заговоре против императора и казнен. Таким образом, в расчеты опытного администратора (он пробыл на своем посту уже 8 лет) никак не могло входить поощрение в какой бы то ни было форме мятежа в Иудее. Он весьма обеспокоился, когда получил известия о безграничном влиянии Йешуа на народ… И если Синедрион, наверно, ненавидимый им, но и уважаемый за политическую ловкость и маневренность, предложил совместную акцию по обезвреживанию источника мятежа, причем без лишнего шума – это могло теоретически устроить могущественного прокуратора.

И потому на одну ночь, «для предварительно следствия», он мог отдать Йешуа на волю евреям. Если сами его казнят – тем лучше для прокуратора: угроза мятежа ликвидируется собственными еврейскими руками. Если нет… Что ж, по крайней мере, еврейские интриганы будут повязаны в это дело и в любом случае не навредят ему, Пилату, в политических хитросплетениях при римском дворе.